Живописец [= Жена иллюзиониста ] - Наталия Орбенина

– Отчего, вы имеете какие-то факты? – последовал быстрый вопрос.

– Однажды, это было почти сразу после того, как я поселилась на вилле, еще не прошло и сорока дней после гибели господина барона, я пошла к лодкам. Ведь могилы так и нет, я хотела просто посидеть в той самой лодке, из которой он выпал. Но Юха, этот страшный урод с безобразным лицом, чудовище без уха, он был третьим в лодке с хозяевами, так вот этот Юха не смог сразу сказать мне, где эта лодка, и ткнул, как мне показалось, в первую попавшуюся. Как же так, удивилась про себя я, что он не запомнил, в какой лодке они перевернулись. К тому же та, на которую указал уродец, совершенно не пострадала. А ведь Генрих рассказывал матери, я слышала, как их страшно било о камни. Они не могли пристать к берегу, лодка трещала и сломалось весло. На этой же не было никаких следов, хоть бы щепка отлетела! Ничего, обычная, правда, не новая, но исправная лодка.

– Хм! – удивился следователь. – Поразительно! Вам бы в полиции служить, вы очень наблюдательны!

Кайса покраснела, слова и интонация следователя ее ободрили, она перестала бояться и конфузиться.

– Я о нем, о покойнике, постоянно думала. Страшно ему жилось с сынком таким. Теодор силен был и не из пугливых, а сынка своего, Генриха, побаивался. Кто знает, что у сумасшедшего на уме?

– А вы, согласившись прислуживать в таком семействе, вы разве не боялись того же самого?

– Как не боялась, понятное дело, боялась. Особенно, когда ребеночка ждала и пока он жив был. Но ведь я поначалу и не знала, каков он, Генрих. И теперь боюсь, но теперь-то он и не замечает меня вовсе.

– Позвольте коснуться еще одной больной темы. Ваш ребенок, он умер естественной смертью?

Кайса тяжело вздохнула.

– Я полагаю, что да.

– Но ведь при сложившихся обстоятельствах он бы мог оказаться единственным наследником барона?

– Вот именно! Я думаю, что баронесса потому еще меня взяла к себе, чтобы ребенок был при ней, чтобы растить его, как барина, на случай, если ее собственный сын навсегда окажется в больнице для умалишенных.

– Интересная мысль! Неужели баронесса сказала вам о подобном плане?

– Нет! Не сказала, но я так поняла по ее глухим намекам, когда Генрих был совсем плох, еще до его свадьбы.

– Любопытно! – Следователь потер ладони и прошелся по небольшому кабинету. – Удивительная женщина эта баронесса! Значит, она, зная, что ее сын тяжко болен, безумен, тем не менее умудрилась его женить? И кто же эта несчастная?

– То-то и оно, что несчастная! – подхватила Кайса, увлеченная разговором. Наконец она могла с кем-то поговорить о том, что постоянно занимало ее мысли. – Поначалу, глядя на молодую госпожу, я решила, что она тоже не в себе. Странная такая, то плачет, то смеется. Видения ее посещают, пугается Бог знает чего! А потом пригляделась, смотрю, батюшки! Хозяйка невестке все питье носит, другой раз мне дает, чтобы я на ночной столик поставила. А та, как его примет, так совсем дурочкой делается. Словом, хочет Аглая Францевна сделать девку совершенно под стать своему безумному сыну, чтобы та жила первое время как во сне. А потом, когда привыкнет к богатству, то привяжется к дому, вот тогда и откроется все! Страшно мне сделалось! Я все Теодора своего вспоминаю. Ведь он хотел с женой развестись, а Генриха в лечебницу запрятать. Видно, они и погубили его, а меня с ребенком привезли к себе, чтобы на глазах была, на всякий случай. Да язык за зубами держала, вроде как в благодарность. Ведь Аглая ни разу ни слезинки по мужу не проронила! И не вспоминает о нем! А сын все картины свои страшные малюет! Страсть, а не картины! Смерть, одна смерть на них! Я случайно однажды поглядела, меня оторопь взяла. Вот тогда я и поняла, что Генрих мог убить отца!

Кайса разгорячилась, говорила громко, резко жестикулировала. Сердюков ее не перебивал. Опять эти странные картины!

Уже придя в себя, Маша боялась открыть глаза. Она чувствовала тепло огня, приятный запах дыма, потрескивание поленьев и присутствие человека. Наконец решилась. Ее взору предстала маленькая комнатка, кровать, печь, стол, лавки, сундук. Горела свеча, оплывая и капая воском прямо на поверхность стола. Тут же стояла большая чашка, видимо, с горячим чаем, от нее шел пар и аромат. У печи, спиной к Маше, сидел человек в тулупе с поднятым воротником и ворошил кочергой поленья. Маша осторожно приподнялась, кровать скрипнула, человек обернулся. Колов, это был Колов! Маша закричала и, скатившись с убогой постели, бросилась к Михаилу. Он даже не успел встать ей навстречу. Слившись в объятия, они упали на дощатый пол. Маша не могла говорить, она всхлипывала и целовала возлюбленного. Исступленно, неистово. Так, как мечтала. Михаил в первый миг опешил, но потом, потом они погрузились в безбрежный поток страсти, и ничто не могло их заставить оторваться друг от друга. Маша вся пылала, она в первый раз в жизни любила по-настоящему. Нет, она не думала о том, что будучи замужней женщиной совершает страшный грех прелюбодеяния. Ей было все равно, главное, что Михаил ее нашел, значит, простил, значит, теперь снова есть зачем жить. Жить для того, чтобы любить Колова! Поэтому она не противилась, когда Колов осторожно, боясь напугать, потянул к себе ее одежды. В одно мгновение они полетели прочь. Страстные объятия превратили два молодых тела в одно целое.

Потом они долго лежали у огня, утомленные и разгоряченные. Михаил нежно перебирал темные густые волосы, разметавшиеся вокруг лица возлюбленной, точно высокая корона. Он жадно вглядывался в ее лицо и снова и снова убеждался, что на свете нет для него ничего более прекрасного и бесценного. Маша жмурилась и ласкалась, как котеночек. Колов опять обнимал ее, желая без конца ощущать ладонями шелковистую кожу, тепло этого тела.

– Но как ты напугал меня! – с легким упреком произнесла Маша, когда к ней вернулась способность стройно мыслить и связно говорить.

– Прости меня, радость моя! Я действительно напугал тебя, но ведь я не профессиональный шпик, не умею возникать и исчезать бесследно. Я пытался привлечь твое внимание, чтобы ты заметила меня. – Колов поцеловал Машу в висок.

– Ты очень рисковал, ведь тебя мог запросто увидеть Юха или обнаружить Лайен! – воскликнула Маша.

– Да так почти и получилось, когда я топтался под вашими окнами. Спрятался от этого самого Юхи в густой тени елок, хорошо, что метель занесла следы!

– Лайен сейчас хворает, а то бы он тебя в два счета обнаружил, будь осторожен! – Маша обняла любимого, и они замолчали, наслаждаясь поцелуем.

– Я полагаю, что теперь нет мне нужды приходить к самому дому. Тут неподалеку, на развилке, есть дерево с неприметным дуплом. Мы будем там оставлять друг другу записки. Ведь домик этот, как я вижу, пока необитаем, но постоянно пребывать здесь все же опасно. Я остановился в Выборге в меблированных комнатах и наведывался в эти места каждые два-три дня. – Колов с трудом оторвался от чувственных губ возлюбленной.